И поплакать, и поржать...

[undertheskysoblue]

Нашла аж двенадцать драбблов. Одна только проблема - половина из них прекрасна совершенно, вторая же половина - прегадкий яой. Сюда я выкладываю самые приличные.
http://www.diary.ru/~Klyment-Alex/p55113691.htm#more1

Автор: klyment-Alex
Рейтинг: а чОрт его знает
Жанр: драбблы
Дисклаймер: никому ничего не принадлежит
Персонажи: Ваш Паникер, Николас Д. Вульфвуд, остальные упоминаются.

Меня лично порадовало.

01.
– Да ну! Говорят же – здоровяк под три метра ростом, в красном, серьги в ушах!
– Серьги есть, красное есть, чего тебе еще надо?!
Они препирались уже довольно долго, и все это время дула смотрели Вашу в грудь. Он терпеливо стоял с поднятыми руками и прикидывал, как бы по-тихому сбежать, не поставив на уши весь город (а ведь если будут выстрелы, сбегутся все кому не лень). И Вульфвуд, собака, где-то шляется!
– ...и волосы торчком. Он это!
– Да ты что! А вот такенный пистолет где? Где, я тебя спрашиваю?!
Ваш вздохнул. В том, что его образ обзавелся полипами несуществующих деталей, были свои плюсы.
– Эй, парень, ты тот самый Ваш Паникер?
Спросить прямо – мудрое решение, жаль, эти двое пришли к нему так нескоро. Впрочем, Вашу легче не стало – Рем не велела врать.
– Э-э-э... Понимаете, чисто технически...
– ДЖЕК, УБЛЮДОК ТЫ БЛОХАСТЫЙ!
Просвистев в напряженном воздухе, сзади прилетела бутылка и с энтузиазмом врезалась в Паникерский затылок, повергнув того наземь.
– Ребята, по гроб жизни!.. – пьяным голосом воскликнул Вульфвуд, аккуратно пнув Ваша в бедро. – Этот чушкан опять сбежал, не заплатив! Поднимайся, Джек, сколько можно валяться?!
Ваш счел за лучшее прикинуться шлангом. Вульфвуд нагнулся, резво перекинул его руку через плечо и потащил якобы бессознательного якобы «Джека» прочь от злополучного переулка.
– Так это... не Паникер, что ли? – озадаченно произнес один из импровизированных охотников за головами.
– Да вы посмотрите на него! – откликнулся Вульфвуд и заржал. Вдогонку эхом послышался неуверенный гогот.
– Спасибо, – шепнул Ваш, болтаясь на плече быстро шагающего священника.
– Когда-нибудь я закопаю твой плащ и обрею тебя налысо, чтоб без таких вот эксцессов, – сказал Вульфвуд тихо и абсолютно трезво.
– Сделай такое одолжение. И... спасибо еще раз. Я буду аккуратнее.
– Не верю. Тем не менее, за тобой должок.
– По гроб, как ты выражаешься, жизни.

05.
– Знаешь, я бы оставил тут все как есть. Это было бы... честно.
– Рубашку примерь. Так, что нам еще нужно? Флягу? В доме может быть. Сходишь?
– Серьезно, Ник, не стоило бы ничего трогать. Тревожить их покой... это не наши мертвые.
– Не будь патетичен. Ага-а! Ботинки, здорово. Интересно, как раз ли. Рубашку взял? Тонгари, не смотри на меня так. Им уже все равно. Этот город занесет песком за неделю, и никто не вспомнит, что был такой на земле.
– Не хочу.
– Ваш, они просто исчезли, и с этим ничего не поделаешь. Ты можешь только найти виновного и... взять во-о-он ту банку. Видишь, у нас теперь есть консервы. Это легко.
– Что-то в этом неправильное.
– Мне тоже так кажется. Почему-то. Не бери в голову, Тонгари. Вот ты хотел бы и после смерти помогать страждущим?
– Таким образом, что ли? Вуль... А что, может быть. Черт, как глупо.
– Согласен. Не будем задерживаться, а? Я начну потихоньку.
– Тогда встретимся на той скале, с указателем.
– Хорошо.
Он проводил Паникера взглядом, перетянул ремни Карателя наподобие лямок, чтобы освободить руки, перекрестился. Раскрыл книгу и начал путь по хрустким от песка – холодного пепла – улицам города-призрака.
– Requiem aetemam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis.
Он читал и старался не видеть, как мертвые поднимаются у стен.
– Exaudi orationem meam: ad te omnis саrо veniet. Requiem aetemam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis.
Хотелось верить, что это все, что можно теперь сделать. Бедновато, что тут скажешь.
– Вечный покой даруй им, Господи, и вечный свет пусть им светит.
Забавно. Не первый раз, кажется, а приходится смахнуть тыльной стороной ладони... Хорошо еще, нет необходимости врать, что в глаз что-то попало.
– Услышь мою молитву: к тебе прийдет всякая плоть. Вечный покой даруй им, Господи, и вечный свет пусть им светит.
Темнело. Они пришли, когда солнца уже начинали падение, и теперь догорал закат. Со скалы город казался просто спящим.
– Ты долго.
– Извини, Тонгари.
– Как это звучит?
– Рубашку взял-таки? Kyrie eleison. Christe eleison. Kyrie eleison. Трижды. Очень надеюсь, тебе не пригодится.

09
Ты извини, я не умею. Смешно, конечно, за столько-то лет... Вы все уходили, но мне почему-то не доводилось – самому. Странно. К счастью, конечно. Я и сегодня хотел бы обойтись... если бы мог. Если бы только мог... Подожди минутку, сейчас пройдет. Не сердись, мне просто тяжело.
Наверное, я должен рассказать тебе, хотя бы теперь. Глупость. Какая глупость. Там уже все прекрасно известно. Передай Рем, я не скучаю. Нельзя скучать по тому, кто всегда рядом, правда? Мне ее не хватает, конечно. Вот и попробуй совместить.
Знаешь, что больнее всего? Слова. Они как шип в трахее, несказанные, ворочаются от неловкого движения. Я поэтому и не люблю подпускать людей близко, даже Мэрил держу на расстоянии. Так будет лучше. Так правда будет лучше, потому что ни она, ни я не узнаем боли невысказанного. С ней я хотя бы могу маневрировать. А вот ты не спросился, не постучал, открыл дверь ногой по обыкновению – и все дела. Тебя ведь не заботило, как я буду выплевывать непроизнесенное на ветер, чтобы не чувствовать себя больным из-за нерожденных признаний внутри. Вы все уходили, и ни одного это не волновало. Впрочем, вас и было-то: Рем и ты...
Достаточно глубоко? Как-то не успели это обсудить; я думаю, сойдет. Многого не успели, просто не приходило в голову.
Знаешь, что бесило больше всего? Эти твои вечные тайны. Ты палился. Бог мой, как красиво ты палился! Я даже подумал, что это намеренно, но твоя похоронная физиономия разуверила. Ты быстр и меток, но конспиратор из тебя... Ты моложе меня раза в четыре, и поверь, я видел всякие секреты.
Ухохочешься сейчас: мне все равно. Будь ты трижды Ганг-хо Ган. Это очень приятно – не осуждать никого, не судить никого, что бы он ни сделал. Хотя ты делал – что я, не помню ту женщину из ресторана в Мэй Сити? Ты втянул меня в турнир, хотя это шло вразрез с приказом. Зачем? Я знаю, ты ничего не смог поделать со своей натурой. Разреши, я буду судить тебя только по подобным поступкам.
Как это делается? Я не знаю. Я говорил уже, нет опыта. То есть по-простому я могу, а по всем правилам... Почему в последний раз обнять тебя приходится – так?
Потерпи, я сейчас успокоюсь и продолжу.
Ты, конечно, знаешь, каково это. Я не удивлюсь, если с Ангелиной проделал то же самое. Ты вплетал ее имя в ночные беспокойные стоны. Кто она была? Согласись, однако, это твоя профессия, а я новичок. Не сердись, если я что-то напутаю.
Так, пожалуй, хорошо. Тут жесткая земля. Извини, я не помню молитв. Голос твой помню, и хитринку под ресницами, когда отпускал с губ латынь, а слова...
Извини. Мне не хватает воздуха.
Крест твой пусть пока у Милли, ладно? Она очень тебя любит, а я... мне сложно с ним. Он слишком тяжел. Каратель... Тебе уже хватит наказывать себя, а мне, пожалуй, только предстоит. Я же понимаю, почему ты здесь.
Прости мое неумение. Я... просто побуду здесь, хорошо? С тобой. Обещаю, ничего не буду говорить. Я и раньше не говорил, но только потому, что ты знал все и так. Знал же?
Как там? Kyrie eleison. Christe eleison. Kyrie eleison.

10.
– Какое разочарование для меня. Поверить не могу... ты впустую промотал те десять лет, что я на тебя потратил.
Трали-вали, тили-тили. Вульфвуд ответил спокойно:
– Нет, почему же. Я запомнил все, что вы говорили мне. Просто решил использовать сию науку... немного по-другому.
И бровью сделал специфически.
От кислого яблока ныли нижние резцы.
– Идите же с божьей помощью. И да, спасибо за яблоко!
Шур-шур уставшие ноги. Пальцы на спусковых крючках занемели.
– Стой!
Вульфвуд остановился и начал медленно оборачиваться, не зная еще, поднимать ли оружие. Ни один мускул не дрогнул на лице – он был готов почти ко всему.
Капеллан глубоко вздохнул и гробовым голосом из тени шляпы произнес:
– Тебе рассказывали о твоем отце?
Под пиджаком и рубашкой, презрев жару и лихорадку вымотанного боем тела, выступил ледяной пот. Вульфвуд сглотнул.
– Я, – Капеллан сверкнул рубинами линз, – я твой отец, Люк.
Съемочная площадка грохнула.
– Да идите вы все!
– СТОП! Вы... вы сожрали мой замысел, черти!
– Аха-ха-ха!!! Вместе вы будете править Гансмоуком!
– Стоп, я сказал! Всех премии лишу! Перерыв десять минут! И глаз ему поправьте.
Теплые губы коснулись виска, бумажный стаканчик кофе оказался в с трудом сомкнувшихся пальцах.
– Спасибо. Расскажи, как ты убивал Легато. Я вдохновлюсь.
– Сделал дырку в кармане и на крупных планах тянул себя за... понятно за что. Слезы гарантированы.
– Герой. То-то я удивлялся, как тебе тридцать раз кряду удается изобразить вселенскую скорбь.
– Это мастерство, детка! Часть жизни смертного.
Вульфвуд открыл рот спросить, но Ваш был отпихнут гримером. Спустя двадцать секунд бескомпромиссной ловкости профессионала их вновь оставили относительно наедине.
– Тебе тоже снится?
Ваш помолчал, уставившись на носки собственных кроссовок. Сказал, словно только что пришло в голову:
– Вчера для слез не хватило глицерина, и я смотрел на софиты, чтобы заплакать. Чуть не ослеп. Если бы я так жил, я б свихнулся. Моментально.
– Но это же всего только сны, – шепнул Вульфвуд и укусил край стакана.


11.
– Ты можешь ерзать, нетерпеливый, но это ничего не изменит.
– Не отнимай у меня удивления.
– Да как угодно.
– Стой-стой! Не уходи.
– Я и не ухожу. Я разминаюсь.
– Вот как? Не находишь это странным? Ну скажи честно, ну ты ведь глюк?
– Ты так просишь, что я не могу тебе отказать. Глюк. Голову напекло. Осторожнее надо, Тонгари.
– Вольно тебе издеваться! Являешься, весь в белом... так, он еще и курит! Неужели не было времени бросить?!
– Кстати да. Если хочешь избавиться от каких-то привычек, поторопись. Это можно только сейчас.
– Да нет у меня привычек. Хотя... тебя всегда раздражало, как я пою, когда моюсь.
– О? Я придирался.
– Мерза-а-авец. Скоро там уже?
– Это решать только тебе. Еще не поздно...
– Я слишком долго ждал. Знаешь, я не думал, что бывает слишком долго. А вот тут... Но блин, ты рушишь все мои представления. Эта простыня!..
– Я сменил имидж-ж-ж!
– Еще раз.
– ИМИДЖ-Ж-Ж!
– Ты глюк.
– Ага.
– Слушай, я, наверное, должен...
– Ничего ты не должен! Я по гланды наслушался!.. Извини. У нас осталось мало чувств, но те, что есть, ты выдирал и наматывал на кулак.
– Слышно было?..
– Тем, кому предназначается, всегда слышно. Рем однажды сказала, что ты достал.
– Рем. Как она?
– Хорошо. То есть наверное, мы редко встречаемся. ...О! И вам спасибо! Я прошу прощения за него... удивительно, что вам понравилось. Удачи!
– Э-э-э?
– Это не тебе. Это твой хранитель прощался, уже получил перевод.
– Так что же, это был не ты?
– Не-а. Меня отстранили.
– А вот это вот: «Черт побери, Тонгари! Он рядом, ИСПОЛЬЗУЙ УЖЕ!»
– Так после этого и отстранили. Такие штучки, знаешь ли, не приветствуются.
– М-да... О-о-ох!
– Не дергайся, просто лежи. Ты близок.
– Скорей бы.
– Не говори так.
– Я тебе не прощу, если все привидевшееся сейчас окажется обманом.
– Пф. Тут уж как захочешь.
– Прекрасно знаешь, как я хочу.
– Просто не смею надеяться.
– Слу-ушай, а голоса должны быть? То есть кроме твоего. Песни там...
– ...пляски...
– Ты. Гробишь. Торжественность. Момента. Мог бы, между прочим, побриться ради такого дела!
– Не знаю, Тонгари. Мне пели «Halleluja», а вам, мирянам, и не положено, видимо. И нет, не мог бы.
– Вечно со мной такая фигня...
– По-моему, уже пора. Все, точно. Вставай. Нет, обязательно за руку. Не бойся, будет необычно, но не более.
– Кто сказал, что я боюсь?!
– Вот. Поздравляю, Тонгари, ты официально одна тысяча двести четырнадцатый умерший в этом секторе. Из них триста восемьдесят первый, скончавшийся от обезвоживания. И второй, не дошедший до города буквально полторы мили.
– Серьезно?! А кто первый? Неужели есть еще такие идиоты...
– Ты его не знаешь, но я вас познакомлю.
– У меня, да будет тебе известно, две пули в кишках! Так что жажда тут совершенно... Очень больно, кстати!
– Кому ты рассказываешь... Ай! Совсем сбрендил?!
– Это за то, что позволил себе помереть, когда был мне так нужен.
– Да-да, я тоже скучал.
– Ай! А мне-то?!.
– За то, что присоединился так рано.
– Это не рано, Вульфвуд. Я устал и... решил просто, что хватит.
– Почему?
– Испугался, когда понял, что начинаю забывать твое лицо.
– Нет, ну нормально... меня разве забудешь?!
– Сейчас нет. И эта простыня...
–Униформа, Тонгари. Теперь и твоя тоже.
– ЧЕГО-О-О?!